Это вторая книга, написанная от лица ребенка-сироты — теперь уже молодой женщины Сании Испергеновой в соавторстве с писательницей и приемной мамой Дианой Машковой. Первая, ставшая событием год назад, — «Меня зовут Гоша» — удивила и даже шокировала людей «не в теме». Новая книга — страшнее и оптимистичнее одновременно. Да, не все дети в детских домах плохо учатся, воруют, пьют и ведут раннюю половую жизнь. Есть и «белые вороны», которым удается найти цель и вырваться в нормальную жизнь — такова Сания. Но без «своего взрослого», с которым можно строить доверительные отношения, ребенку-сироте невероятно сложно сохранить душевное здоровье и стать личностью. До сих пор система делает все, чтобы этого не случилось.

Банты для спонсоров
В спальне на кроватях лежит одежда «для спонсоров». Два разноцветных вороха — одинаковые нарядные платья для девочек и одинаковые шортики-рубашечки для мальчиков. Я огляделась в поисках ненавистных бантов. Может, хотя бы про них забыли? Из-за этих оранжевых и красных орудий пыток я ненавидела спонсоров больше всего.

А еще за то, что они приходили по праздникам и глазели на нас. Трогали, щупали, пускали слезу, а потом возвращались в свой непонятный мир, куда нам не было доступа.

Нет. Зря я радовалась. Банты принесли следом. Меня выловили первой — поставили перед стулом, на котором сидела воспитательница, и стали драть волосы пластмассовой расческой. Хррррр! Хррррр! За что?!

Прически у мальчиков и девочек были одинаковыми. Чем мы отличаемся друг от друга, кроме названия, непонятно. Просто есть дети в шортиках, а есть дети в платьицах. Только в платьицах страдали больше.

Воспитательница твердой рукой сгребла мои короткие волосенки в пучок на макушке и прицепила к ним ненавистный бант, натянув кожу на голове так, что глаза подползли к ушам. Привычно отодвинула меня в сторону, не обращая внимания на скривившийся рот, и притянула к себе следующую жертву. Хрррррр! Хрррррр! Металась расческа. Цеплялся бант. Следующая. Хрррррр! Хрррррр! Готово!

Скоро все дети в платьицах выросли на вторую голову, красную или оранжевую, которая мерно покачивалась на макушке. Больно — глаза к ушам — было всем. Но сдирать банты никто не пытался: мы уже знали о последствиях.

Нас ведут в групповую.

Спонсоры приехали
Столы, за которыми мы обычно едим, сейчас куда-то вынесли. Ёлка! Увидев ее, мы начинаем толкаться — бесссссстолочи — и никак не поймем, чего же от нас хотят… Наконец, накинувшись всем коллективом, воспитатели вручную собирают всех в кучку — как бы чего не вышло.

Я, как обычно, наблюдаю за их лицами. Вот они выравнивают нас — мальчик-девочка, затылок в затылок, висок в висок. Губы сжаты в тонкую нить, придирчивый взгляд. Вот одна из них распахивает двери в групповую, и на лица остальных, словно по команде, слетают улыбки. Глаза остаются неподвижными, как точка отсчета, а рты старательно тянутся в спортивной зарядке — раз, два, три, четыре, сели-встали, губы шире.

К нам вваливаются чужие взрослые. Спонсоры. Самая неугомонная воспитательница из соседней группы, вечная тамада, выходит в центр зала.

— Здраааавствуйте, гости дорогие!

Она зачем-то кланяется, спонсоры глупо улыбаются и кивают в ответ.

— Скоро праздник, Новый год! Добрых дел водоворот…

И тут вижу, как открывается дверь и из-за спин взрослых в зал вталкивают ЕЕ! Такую же «дылду», как я, точно в таком же платье и с таким же огромным рыжим бантом! Сердце радостно бьется в груди, стучит так, что, кажется, все это слышат. Тук-тук-тук-тук! Тук-тук-тук-тук!

Руки, ноги и даже голова у Ани на месте! Только лицо, как обычно, заклеено пластырем и почти не видно глаз — одни узкие щелки. Опухшие веки, щеки, подбородок. Я знаю, что в детстве Аня не слушалась воспитателей и за это ее украла баба-яга, искусала ей все лицо. Она сама виновата — плохо себя вела. И теперь Аню лечат врачи. Уже много лет.

При мыслях о бабе-яге мне становится страшно, я начинаю постукивать зубами, глядя на единственную подругу. Ничего не могу с собой поделать.

— Ооо, — ведущая нервно дергается, делая непонятные знаки в сторону двери, — вот и Анечку из больницы привезли. После операции.

Она как будто оправдывается, но это не помогает. По толпе спонсоров — они жмутся друг к другу, плечи к ушам — пролетает испуганный вздох. В нем ужас и жалость. И я чувствую эти вздохи, как будто они живые, вижу своими глазами серых мохнатых тварей, которые вываливаются из ртов взрослых вместе с этим отвратительным «ооооо» и разбегаются по углам.

Они хуже крыс. Намного хуже! Я злюсь на глупых взрослых. Аня красавица, она, как и я, — такое же платье, такой же бант! Что им не нравится?

Аню подхватывают под локоть и запихивают куда подальше, ко мне под бок. Тут ее не будет видно. Она врезается в меня всем телом и прерывисто дышит мне в ухо. Я довольна — мы снова рядом. Осторожно завожу руку за спину, чтобы не видно, и Аня благодарно вцепляется в мои пальцы. Воспитательницы, наконец, прекращают суетиться и встают у нас за спинами.

Елочка сверкает…
Первый толчок в затылок без банта, и малыш выходит на середину зала. Светленький, ладный. Шаркает черными чешками — шрррр, шрррр — и прячет глаза.

— Мыыыы начинааааем! — продолжает ведущая. — Перед вами выступят воспитанники старшей группы!

Она театрально выбрасывает руку в сторону ребенка — и словно опытный конферансье отходит в сторону. Малыш мнется с ноги на ногу, теребит влажными ладошками серые шортики. Он вот-вот заплачет, ему страшно стоять перед этими взрослыми, которые смотрят на него, как на диковинную зверушку. «Какой красивый, — доносится из кучки спонсоров, — как же так?!»

— Ну, что ты стоишь? — улыбается ртом и сверкает злыми глазами воспитательница. — Давай!

Ребенок вздрагивает всем телом и начинает тревожный лепет:

— Ёака сикааааает…

— Дааа, — кивает воспитательница и шепчет ему, — шарики…

— Шаикиии бетяяят, ааадуютя деееети и…

— И «ура»! — подсказывает она.

— И «уааа» китяяят.

— Молодец! — Все хлопают в ладоши, конферансье сияет. — Ууу-ти, наша гордость!

Трехлетние дети выходят в центр зала один за другим, воспитатели за спинами обеспечивают правильный порядок тычками. Малыши лопочут что-то невнятное — учили ведь, бессссстолочи, учили! — только потому, что боятся наказаний.

Я тоже хочу быть хорошей, хочу сделать все правильно, но не знаю стихов. Ни одного. Я болела. Стою обливаюсь холодным потом — вдруг вытолкают и меня тоже вперед, и что тогда?! Меня накажут. Я плохая. Плохая! Мы с Аней две нелепые белые вороны — изоляторная и больничная — каждая о двух головах, стоим и молча потеем от страха. Уффффф. Конец. Нас не тронули.